Путь запрета
Автор: Eswet
Фэндом: "Bleach"
Рейтинг: PG
Пейринг: Укитакэ/Бьякуя, упоминается Кёраку/Укитакэ
Жанр: романс, драма
Примечание: написано на Блич-фикатон для orocchan
Дисклеймер: моего тут только сюжет.
читать дальше...У Бьякуи от напряжения разболелась спина. Нет, не то чтобы наследнику клана было непривычно по нескольку часов сидеть в официально-неподвижной позе – он давно уже научился в такой ситуации расслаблять то одну, то другую группу мышц; под слоями церемониальных одежд этого не заметил бы и самый ярый традиционалист. Но сегодня напряжение было скорее моральным, нежели физическим. Знать Сейрейтея – наперечет знакомая с младенчества – это одно, а вот Ямамото Генрюусай Шигекуни, глава Готэй-13 – это совершенно другое. Особенно когда ты в его кабинете, просишь соизволения в этот самый Готэй-13 поступить. Особенно когда ты – за несколько поколений единственный в своем клане, чей уровень духовной силы позволяет надеяться на достижение со временем банкая.
О, разумеется, Бьякуя закончил Академию. И само собой, он закончил ее с отличием. Будь иначе, он сам не решился бы подавать прошение. Наследник клана Кучики не мог быть небезупречен в таких простых вещах – эту убежденность он носил в себе как стальной стержень, на который нанизывалось все: речь, манеры, учеба, знакомства...
Он шел к этому годы. Тренируясь до одури, до кровавых мозолях на ладонях и до обмороков из-за перерасхода рейяцу. Засыпая на рассвете за уроками. Заучивая заклинания так, что потом мог читать их хоть задом наперед, стоя на одной ноге, с закрытыми глазами. Отец хмурился, беспокоясь за здоровье Бьякуи, но упорство сына одобрял.
Правда, старшим иной раз случалось неодобрительно высказаться о нынешних нравах в Готэе – дескать, времена уже не те, непочтительность, пьянство и разврат даже среди высших чинов. Особенный всплеск брюзжания случился совсем недавно, когда капитаном одного из отрядов назначили Урахару Кискэ – притчу во языцех среди знатных семей, безродного выскочку, посмевшего набиться в приятели наследнице клана Шихоуин. Поведение Йоруичи-химэ вообще все, целиком, было поводом для вечного вялотекущего скандала. Притом – отважные сплетники! – скандал не утих даже тогда, когда Йоруичи заняла пост главы Оммицкидо. Впрочем, золотоглазую принцессу это, казалось, нисколько не волновало. Ее вообще, похоже, ничто не волновало. Бьякуя отчаянно завидовал этому ее царственному безразличию, и так же отчаянно старался этого не показывать. Однако Йоруичи позволяла себе также дурачиться в самое неподходящее для этого время, и хотя Бьякуя был ей весьма благодарен за мимоходом преподанные уроки шунпо, принцесса отнюдь не стала его идеалом.
Идеален не был и Шиба Кайен, необычайно одаренный – хоть и из изгнанного клана – юноша немного младше самого Бьякуи. Ему тоже пророчили в будущем банкай – и вообще шикарную карьеру, если, конечно, бесшабашный и импульсивный парень не натворит чего-нибудь такого, что в комплекте со статусом изгнанника навсегда закроет ему путь к высшим должностям. Бьякуя иногда смутно желал Кайену каких-нибудь неприятностей (а потом ужасно стыдился подобных мыслей): великолепный, жизнерадостный, легкий что на руку, что на язык Шиба его раздражал.
Идеалом не был даже Кёраку Шунсуй, один из старейших капитанов Готэя. Младший брат главы рода, «отрезанный ломоть», и в шинигами-то ушедший из-за конфликта с семейством. С первой встречи он запомнился тогда еще совсем юному Бьякуе оглушающе огромным – не размерами, но ощущением его присутствия в помещении. Кёраку не был шумен или слишком подвижен, он просто был здесь – и немаленький зал для приемов в отчем доме внезапно показался наследнику клана до обидного тесным. Позже Бьякуя понял, что виной тому не злой умысел гостя, а лишь его духовная сила, которая проявляется, даже если ее тщательно удерживать. Это внушало почтение, но стать таким же не хотелось. Это было не в стиле клана Кучики. Равно как и падкость на женщин, каковую Бьякуя вообще почитал за дурновкусие.
Однажды вместе с Кёраку пришел еще один капитан. Отец едва заметно свел брови – малознакомый, очень не светский персонаж, из аристократов, но не самых высокородных... кто знает, чего от него ожидать? Однако не прошло и получаса, как глава клана перестал беспокоиться. Капитан Укитакэ был любезен, умел поддержать разговор на любую тему, обладал манерами, достойными старшей знати, и даже умудрялся нейтрализовывать Кёраку, напропалую флиртующего с кем попало. Капитан Укитакэ вообще был само очарование. Пожалуй, единственным недостатком нового гостя было постоянное – но очень деликатное – покашливание в платок. Но, в конце концов, кому из людей не случается не вовремя прихворнуть!
Бьякуя уже потом узнал, что экзотический цвет волос Укитакэ – не наследие предков и не личная прихоть, а настоящая седина; что изрядную часть жизни шинигами проводит в постели – по болезни; что среди высших родов Сейрейтея принято с оттенком подозрения и презрения говорить о карьере капитанов восьмого и тринадцатого отрядов («чего вы хотите?.. любимые ученики сотайчо! Ни одного провала, капитаны сразу после Академии... что-то там нечисто...»). Все это скользнуло в память и там осталось бесполезным балластом.
Бьякуя не на шутку влюбился в пусть не идеальный, но щемяще-притягательный, как цветение сливы, единожды виденный образ. И именно за этим образом он гнался потом, все годы обучения в Академии, воскрешая в памяти немногое виденное и пытаясь воспроизвести предельную сдержанность духовной силы и мимолетное тепло в выражении глаз, элегантную скупость движений, легкую заинтересованность при разговоре... Что-то, как ему казалось, получалось, что-то не давалось принципиально, что-то просто шло вразрез со всем, чему Бьякую научила жизнь наследника клана. Да и образ в мыслях постепенно размывался, сияя все дальше и утрачивая мелкие детали...
- Кучики Бьякуя, - голос Ямамото-сотайчо скрежетнул по нервам, так что Бьякуя чуть не подпрыгнул. Впрочем, он мог бы поручиться, что на лице у него не отразилось ничего, кроме немного повышенного внимания. Уж в этом-то он достиг совершенства!
- Ваше прошение рассмотрено, и принято решение его удовлетворить.
Другого результата, в общем-то, никто не ожидал. Но – подробности?
- Ваши способности, результаты выпускных экзаменов и стажировок позволяют вам претендовать на пост лейтенанта...
Бьякуя окаменел лицом, стараясь не выдать радостного смятения, бушевавшего в душе. Лейтенант! Вот так сразу! Да! Он может! Он достоин!
- ...Однако в Готэе сейчас нет вакантных лейтенантских мест.
Как с разбегу в холодную воду. Он получит меньше, чем заслуживает.
- Поэтому я принял решение зачислить вас в один из отрядов в статусе вольноопределяющегося. Под моим личным контролем. Ваш капитан будет извещен о ваших возможностях и получит рекомендацию поручать вам задания, соответствующие вашему уровню. Следующее освободившееся место лейтенанта – ваше.
Бьякуя медленно перевел дух. Такого он не ожидал, но... это соответствовало его ожиданиям хотя бы в части обязанностей, если не прав. Кроме того, «под личным контролем» Ямамото – это означало довольно высокое положение. Как если бы он стал личным учеником сотайчо.
- Подождите пять минут, Кучики. Ваш капитан сейчас прибудет.
Нет чтобы сразу сказать, какой отряд! Бьякую внутренне передернуло. Интересное у Ямамото чувство юмора. Колючее.
Спина меж тем ныла все сильнее. Бьякуя прекрасно знал, что «пять минут» в масштабе Сейрейтея вполне могут превратиться в пару часов, и с тихим ужасом приготовился терпеть...
По коридору прошелестели шаги, сухо щелкнула створка двери.
- Вы звали, сэнсей.
Наследник клана Кучики вскочил, обернулся - и больно прикусил язык, чтобы не вскрикнуть.
- Джуширо, это вот тебе, - кажется, на лице Ямамото промелькнуло ехидное удовлетворение. Старик что, видел все переживания Бьякуи насквозь?! – Юноша рвется в шинигами – пусть побудет в твоем отряде, пока для него не освободится лейтенантская должность. А ты мне предоставишь заключение о результатах его работы. И рекомендацию.
- Да, сэнсей, - длинные, еще длиннее, чем в прошлый раз, снежно-белые пряди скользнули по белому шелку хаори, когда Укитакэ поклонился наставнику. Не так чтобы особенно глубоко – знатоки этикета в клане Кучики очень бы возмущались, если б это увидели...
- Кучики Бьякуя, если не ошибаюсь?.. – да, он может и не помнить, что для него мельком виденный подросток...
- Именно так, тайчо! – а вот сам Бьякуя все равно поклонился низко – менее низко, чем до того кланялся Ямамото, но все равно – крайне почтительно.
- Хммм, - кажется, в голосе Укитакэ просквозила легкая растерянность, - а ведь вы, сэнсей, не зачислили его в мой отряд формально?
- Нет, Джуширо, нет. Неопределенный срок, неопределенное положение... не нужно там формальностей.
Бьякуя коротко выдохнул. Значит, он допустил ошибку в обращении. Если нет официального приказа – Укитакэ ему не капитан, точнее, он сам для Укитакэ не подчиненный. Вот она, та самая неопределенность, которую помянул Ямамото. И как выкручиваться?! Обычными светскими почтительными обращениями? Но тогда какой из Бьякуи шинигами, хоть бы и вольноопределяющийся...
- Извините, я не уточнил этого вопроса раньше... сэмпай.
Последнее слово – совсем тихо. Если выводы Бьякуи насчет его статуса относительно Ямамото неверны, то такое обращение – чудовищная дерзость. Но ведь он же не мог прямо спросить «как мне к вам обращаться, Укитакэ-доно?» Кто угодно, но не наследник дома Кучики. Никогда.
Скрипучий смешок Ямамото заставил его замереть.
- Идите оба, - произнес сотайчо.
- Да, сэнсей, - в этот раз Укитакэ и Кучики поклонились одновременно. Только младший из учеников – намного ниже.
Вот что-что, а правильно покидать наставника – это Бьякуя умел.
- Идем, Бьякуя, - позвал Укитакэ, когда они вышли. И улыбнулся.
Бьякуя совсем позабыл, как выглядит эта улыбка. Все то, что он методично проделывал перед зеркалом, враз оказалось полной ерундой. Он забыл, какое тепло, дружелюбие, понимание может жить в одном-единственном, мгновенно исчезающем выражении лица.
- Да, Укитакэ-сэмпай, - выдохнул он, очень рассчитывая, что по нему не видно, как он беспардонно, по-детски счастлив. И бросился следом.
***
- Цвети, Сенбонзакура! – струи смертоносных лепестков хлестали воздух, выплетая причудливые узоры. Наследник клана Кучики не должен показывать своих чувств, особенно если эти чувства недостойны наследника клана. В самом крайнем случае, когда слезы подступают к глазам и не помогает все годами оттачиваемое самообладание, можно уйти на полигон и там тренироваться, выплескивая с рейяцу обиду, разочарование и злость на самого себя.
И ведь никто не виноват, кроме него самого.
И Укитакэ ему, Бьякуе, ничего не должен – а уж тем более никаких ответных чувств. Не говоря уже о том, чтобы угадывать, что молодой шинигами души не чает в своем сэмпае. При том, что Бьякуя ни разу не позволил себе не то что каких-либо признаний – он то и дело одергивал себя и отказывал себе даже в том, чтобы лишний раз зайти к капитану на чай, когда тот звал: боялся, что не удержит на лице маску дружелюбного равнодушия. А продемонстрировать щенячий восторг и безграничное обожание – это, по меркам Кучики, было бы ужасным, несмываемым позором...
И счастье еще, что Укитакэ, при его несколько, по мнению Бьякуи, фамильярной манере обращения с нижестоящими, никогда не прикасается к собеседнику во время разговора – хотя порой складывалось впечатление, что вот сейчас должен бы потрепать по плечу или взъерошить младшему волосы. Бьякуя очень сильно подозревал, что случись такое – и он не удержится, выдаст, как ему на самом деле хочется, чтобы это произошло. Как он мечтает почувствовать на плече тяжелую теплую руку, оказаться близко-близко, чтобы чувствовать призрачно-цветочный запах волос; какое это пронзительно-сладкое чувство, когда от звука капитанского голоса по спине пробегают мурашки и хочется совершить что-нибудь героическое, только чтобы похвалили – с удивленно-растерянно-довольной улыбкой, какая получается только у капитана и ни у кого иного; как Бьякуя страдает одновременно от невозможности быть все время рядом и от осознания, что, даже будь такая возможность, ее пришлось бы отвергнуть. Ибо – не подобает. Нельзя позволять чувствам взять над собой верх. Нельзя показывать слабость. Нельзя, наконец, проявлять неуважение (а что есть подобная страсть, как не неуважение?!) к тому, кто настолько старше и выше тебя по положению.
И Бьякуя считал – не без горечи – что ему удается не терять лица. Он исполнял в отряде функции лейтенанта, потому что настоящий лейтенант тринадцатого пропал без вести, и покуда не истек положенный срок, на его место взять никого не могли. В бою ли, на дежурстве, на тренировке, в общении, исполняя поручения – Бьякуя был одинаково бесстрастен, внимательно следил за тем, чтобы не выразить даже кажущегося высокомерия в отношении старших по званию и не сблизиться слишком сильно с теми, кто младше, слабее, ниже происхождением. А равных ему – по всей сумме характеристик – вокруг не находилось. И оставалось лишь надеяться, что вот еще немного – и ему откроется дорога дальше, в лейтенанты, затем в капитаны, и, может быть, тогда – с позиции наконец-то равного – он сможет приблизиться к Укитакэ настолько, насколько ему, Бьякуе, этого хочется.
А полгода назад Академию закончил Шиба Кайен – и по какой-то дурной случайности получил назначение в тринадцатый отряд.
Десятый офицер, общительный и непосредственный, моментально завоевавший всеобщую любовь... и совершенно не стесняющийся ходить за Укитакэ хвостиком, чуть ли не заглядывая в рот, и в грубоватой форме («Руконгаем пахнет на полет стрелы!» - сказали бы дома) высказывать восхищение капитаном – ему самому и всем, кто пожелает слушать. А капитан только посмеивается, чуточку недоуменно, как будто не привык – хотя Бьякуе давно ясно, что таких влюбленных молокососов Укитакэ перевидал уже, наверное, сотни, и хорошо, коли не тысячи... И Кайен совершенно не сомневается, принять ли приглашение зайти на чай. И именно Кайену, единственному из всех, в награду за удачно выполненное задание достается невозможное: капитанская ладонь, шутливо встрепывающая и без того торчащие во все стороны волосы.
Ну, а Бьякуя продолжает изображать ледяную статую – и каждый день проводит час-другой на полигоне, гоняя почем зря свой шикай.
- Эй, Кучики! – окликнули его – совсем рядом, кому только в голову пришло подойти так близко, когда в воздухе ярится нескончаемая лента розово-блестящих лезвий!
Бьякуя повернулся – и сначала за собственным шикаем не увидел говорившего. А не увидев – догадался, кто его позвал. Потому что во всем Готэе никто больше не носил розового кимоно поверх формы.
- Да, Кёраку-тайчо? – Сенбонзакура вернулась в форму клинка – и в ножны.
- Пойдем-ка поговорим.
Бьякуя послушно последовал за Кёраку, недоумевая: что это вдруг потребовалось капитану восьмого отряда? Виделись они постоянно: в гости к Укитакэ Кёраку заглядывал не реже раза в неделю, с Бьякуей был лениво-приветлив (впрочем, эпитет «лениво» можно было, кажется, применить к любым его действиям), и совершенно точно не мог иметь к вольноопределяющемуся шинигами никаких служебных претензий. Может, это что-то, касающееся Великих родов? Но о чем бы таком особенном брат главы одного рода мог говорить с сыном главы другого?..
Местом для беседы капитан Кёраку выбрал берег пруда, очень живописный в лучах вечернего солнца.
- Бьякуя, - начал он тихо, и молодой шинигами внутренне вздрогнул: он не ожидал ни такого простецкого обращения, ни внезапной серьезности тона. – Я бы попросил тебя прекратить играть на нервах своего капитана.
Только через секунду Бьякуя сообразил закрыть рот.
- Ппппростите, Кёраку-тайчо?! – он даже начал заикаться от неожиданности и нелепости услышанного. – Что вы имеете в виду?..
- Ты знаешь, что. Скажи спасибо, что Укитакэ пока не сообразил, почему ты вокруг него танцуешь - шаг вперед и два назад. Он до сих пор верит в человеческую искренность, а ты так старательно шарахаешься от любого проявления внимания...
- Кёраку-тайчо!! – под маску ледяного возмущения Бьякуя отчаянно пытался загнать ужас пополам с яростью - адскую смесь, вскипевшую в душе. Он так понятен взгляду со стороны?! Он так... смешон со стороны?..
- ...но будь уверен, до него тоже скоро дойдет. И если сейчас он еще просто переживает из-за того, что тебе якобы некомфортно у него в отряде, то когда поймет – станет изводиться от невозможности решить проблему. Поэтому – заканчивай эти игры.
Бьякуя невидяще уставился на водную гладь. В ушах колко позванивало, как от удара бокеном по голове.
- Как бы то ни было, - медленно и очень тихо произнес он, - это не ваше дело, Кёраку-тайчо... – и вскинул голову, услышав в ответ короткий злой смешок.
- Как ни жаль, - практически тем же тоном, тихо, растягивая слова, отозвался Кёраку, - это мое дело. В большей степени, чем чье бы то ни было еще.
Бьякуя озадаченно моргнул. В большей степени?..
Потом образы – все, что он знал из слухов и сплетен, все, что видел сам, но чему не придавал значения или просто не догадывался о смысле увиденного, - вдруг колыхнулись в его памяти, как вода, если кинуть камень в пруд, и встали в стройном порядке, обретя смысл, под знамя слов Кёраку.
- Ой, - сказал Бьякуя, позабыв о необходимости держаться холодно и неприступно. И мучительно покраснел.
И как только он этого раньше не понял.
И каким невероятным идиотом он только что себя показал.
И как только этим двоим удается уже не первую сотню лет избегать повышенного внимания окружающих.
И что ж теперь делать?!
- У тебя три выхода, - подсказал Кёраку, и Бьякуя ошалело подумал, не сорвалось ли у него это самое «что делать» вслух. – Взять себя в руки; пойти объясниться и как-нибудь разрешить вопрос; или просить о переводе в другой отряд.
- Я понял вас, Кёраку-тайчо, - собственный голос показался Бьякуе чужим и непослушным, неудобным, как впервые надетая обувь. – С вашего разрешения, я удалюсь.
Он опасался, что Кёраку скажет «нет, я тебя не отпускаю» и продолжит экзекуцию. Дома так бы и сделали; хотя Бьякуя уже много лет не допускал проступков, за которые его счел бы нужным отчитать отец или кто-то из старшей родни, он прекрасно помнил, как это бывало прежде. Ровные, словно бы пыльные строки традиционных нравоучений, повторенные множество раз, выстраивались в его памяти, как терракотовое войско Циньского императора. А тут... он показал себя в худшем свете, допустил, чтобы его поведение причинило неприятности его капитану и сэмпаю, дошел до того, что ему были вынуждены указать на недопустимость его действий... Это было невыносимо стыдно, но получать выволочку за дело Бьякуя считал нормальным. Да и Кёраку, как-никак, имел право сделать выговор: равный по происхождению, старший по возрасту и положению... кровно заинтересованный в вопросе, наконец.
- Иди, - сказал капитан Кёраку, махнув рукой. И добавил зачем-то: - И не греши.
Уже начиная шунпо, Бьякуя спохватился: а что, вообще говоря, имел в виду Кёраку, называя одним из возможных выходов «пойти объясниться и как-нибудь разрешить вопрос»? От этой мысли он даже утратил концентрацию и сбил шунпо, чего с ним не случалось с четвертого курса; но Кёраку уже исчез, и некому было наблюдать этот позор, равно как и отвечать на вопрос – буде Бьякуя посмел бы его задать.
***
Два дня Бьякуя мучился от невозможности выбрать хоть что-то. Он изо всех сил старался вообще не попадаться на глаза капитану. Идею о переводе он отмел сразу: это было бы вопиющей неблагодарностью в отношении не только Укитакэ, но и Ямамото. Идея поговорить откровенно казалось страшнее стаи меносов. Что, собственно, мог бы он сказать? Какое решение принять? Или какому решению подчиниться?.. Признаться в любви и получить отказ – и продолжать служить, как будто ничего не произошло?
Что же до «взять себя в руки»... До разговора с Кёраку Бьякуя искренне полагал, что и так держит себя в руках, не позволяя никому догадаться, что с ним творится. Конечно, опыта и наблюдательности капитану восьмого не занимать, и коль скоро на Бьякую еще не показывают пальцем и не шушукаются по углам, значит, никто больше не заметил его переживаний. Но Кёраку заметил – этого было довольно. А как себя вести по-другому, Бьякуя не понимал. Он не мог увидеть себя чужими глазами. У него не было достаточно близких друзей – никаких друзей у него не было, если честно – чтобы положиться на их оценку. Можно было, конечно, попросить помощи у самого Кёраку – он бы не отказал, Бьякуя был в этом совершенно уверен, - но сама мысль о подобной просьбе приводила юношу в бессильное бешенство. Ему указали на ошибку не ради него самого – ради спокойствия Укитакэ, которое, очевидно, Кёраку ценил намного дороже хороших отношений с юнцом из клана Кучики; и ради этого спокойствия, вполне вероятно, Кёраку мог бы дать целый ворох добрых советов и практических рекомендаций, поддержать и направить, но для Бьякуи это казалось обидно и унизительно.
И положение с каждым часом становилось в его глазах все более безвыходным.
На третий день его метания были прерваны вызовом к капитану.
По дороге Бьякуя постарался выровнять дыхание и принять возможно более замкнутый вид – чтобы никому, и в первую очередь самому капитану, не пришло в голову расспрашивать, все ли в порядке.
- Бьякуя, - Укитакэ по обыкновению чуть наклонил голову, приветствуя, и сердце Бьякуи точно так же привычно трепыхнулось: он без ума был от этого зрелища. – Сядь, пожалуйста.
Капитан казался неуютно серьезен, даже утомлен – круги под глазами как от бессонной ночи, взгляд с грустинкой; у юноши подогнулись ноги: неужто знает?!
- До тебя, по-видимому, эта информация еще не дошла. Вчера погибла лейтенант шестого отряда.
Рефлекторно Бьякуя опустил глаза, провожая кратким молчанием покинувшего их шинигами. Потери среди рядовых – дело довольно обычное; но среди старших офицеров – намного более редкое. Лейтенант шестого была неплохим бойцом, хотя, как говорили, больше полагалась на кидо...
- Известно, что случилось, сэмпай?
- Она наткнулась на арранкара. Успела вызвать подкрепление, но... – Укитакэ развел руками.
- Печально, - согласился Бьякуя. Утрата для Готэя не слишком тяжелая, но чувствительная.
- Мы обещали тебе пост лейтенанта, как только будет вакансия, - подытожил капитан. – Жаль, что при таких прискорбных обстоятельствах, но... Держи, - он подал Бьякуе большой лист плотной кремовой бумаги.
Назначение.
Лейтенантом.
Бьякуя совершенно забыл о том, что его позиция в тринадцатом отряде не более чем временное явление...
- Капитан шестого, как видишь, согласна, - Укитакэ кивнул на документ, где красовалась личная печать с иероглифом «шесть» наверху, - так что начинай перебираться прямо сейчас. Поспеши. Боюсь, что традиционного месяца, чтобы освоиться, у тебя не будет – там много срочных дел. Но ты должен справиться без труда.
- А... Укитакэ-сэмпай, должны были быть рекомендации, заключение о работе...
- Я написал все вчера вечером, - безмятежная улыбка капитана Бьякую не обманула: «вчерашний вечер» наверняка включал в себя всю нынешнюю ночь.
- Спасибо, сэмпай, - юноша поклонился, челка коснулась татами. – Прошу вас, отдохните.
Укитакэ виновато пожал плечами:
- Пока не могу – документов еще много... Не беспокойся, все в порядке.
- Разрешите, я позову Шибу вам помочь? – неожиданно для себя предложил Бьякуя. Отчего-то мысль о том, что теперь вместо него самого помогать Укитакэ работать с бумагами будет Шиба Кайен, не вызвала прежней смутной ревности. Как будто приказ о назначении лейтенантом, который Бьякуя держал в руке, установил между ним и его сэмпаем какой-то щит, пока еще едва осязаемый...
- Позови.
Бьякуя легко поднялся на ноги, и Укитакэ, помедлив секунду, встал тоже – проводить младшего до двери.
- Успехов, Кучики-фукутайчо, - тихо сказал он, когда Бьякуя уже поворачивался, чтобы выйти. И на одно почти неощутимое мгновение Бьякуя все-таки почувствовал его ладонь у себя на плече.
В носу подозрительно щипало, и сборы – впрочем, вещей было немного – пришлись очень кстати, чтобы побыть в одиночестве и убедить себя, что все только к лучшему, что такой поворот событий устраивает всех, что преодолена очень серьезная ступенька наверх и что прощание было наиправильнейшим из возможных.
***
Быть лейтенантом ему нравилось. Наверное, он был бы счастлив – и, может, даже не желал бы большего, - случись ему остаться лейтенантом в тринадцатом отряде. Нет, своего капитана – «железную старуху» ростом ему едва по плечо, с шикаем-нагинатой и пронзительно-тяжелым взглядом – он уважал и ценил. Хотя и не мог не замечать внутреннего надлома, постепенно ширившегося в ее душе. Кажется, утрата лейтенанта ударила по женщине сильнее, чем можно было предположить. Но, несмотря ни на что, она оставалась опытным бойцом и мудрым руководителем, и Бьякуя учился у нее всему, что только она соглашалась преподать.
И изыскивал любую возможность, чтобы хоть краем глаза увидеть сэмпая.
Теперь-то он не отказывался от приглашений на чашку чая – когда была возможность согласиться, а чаще ее не бывало, потому что лейтенанта, как заметил как-то Ичимару, кормят быстрые ноги, неутомимая кисть для письма и луженая глотка. Между прочим, ни сам лейтенант пятого отряда, ни лейтенант шестого почти никогда не повышали голоса, разве что в бою.
Теперь Бьякуя всегда сам вызывался отнести документы в тринадцатый отряд, если требовалось – хотя быстрее и проще было бы поймать за шиворот первого попавшегося рядового. Капитан шестого отряда, похоже, склонна была поощрять такие деловые визиты... а лейтенант продолжал мучиться раздвоенностью: с одной стороны, он продолжал трепетать от восторга, оказываясь рядом с сэмпаем, с другой – все сильнее чувствовал, что желанное повышение не приблизило его к Укитакэ, а лишь отдалило и продолжает отдалять с каждым днем. Он больше не был в курсе дел тринадцатого отряда, не понимал с полуслова, о чем хочет сказать собеседник, не разделял хотя бы часть его забот... Кучики Бьякуя снова зачастил на тренировочный полигон. По крайней мере, упражняясь – особенно с наконец-то освоенным банкаем – можно было на время забыть о своей боли.
***
Гонец из дома примчался среди дня. Бьякуя понял, что что-то стряслось, еще до того, как взял в руки записку: по расширенным испуганным глазам слуги, по тому, как дрожали его пальцы.
Записка была от дяди, короткая, в шесть слов: «Умер твой отец. Ты нужен дома.»
Получение отпуска на улаживание семейных дел заняло у лейтенанта две минуты.
...Уже позже – когда действия семьи и челяди приобрели хоть какую-то осмысленность, когда все приказы были отданы, рыдающие женщины – успокоены, документы найдены, разобраны и подписаны, прощальная церемония назначена и приглашения на нее отправлены, Бьякуя нашел время уединиться. Он вышел в сад, остановился возле декоративного мостика. Журчала вода, постукивала бамбуковая трубка. Уже стемнело, в воздухе пахло цветами и – от дома – благовониями.
Бьякуе казалось, будто под ребра кто-то запихал вместо сердца подушечку с иголками. Он не был особенно близок с отцом, в последние годы и вовсе редко с ним виделся. А встречаясь, замечал каждый раз все более ясные признаки слабости и старости. Что поделать – не всем достается от рождения столько духовной силы, чтобы жить тысячелетиями. Отец так гордился единственным сыном, которому выпало в очередной прославить древний род. Отец был суров, неласков, но Бьякуя прекрасно чувствовал и понимал, что эта суровость – от любви. Отец желал ему добра всей душой. Он воспитывал и наказывал, направлял и советовал, когда мог...
И вот отца не стало, и теперь некому направлять и советовать. Хотя, казалось бы, Бьякуя давно взрослый, лейтенант Готэя, один из лучших шинигами... Разумеется, он не нуждался больше в наставлениях – разве что изредка по службе. Но – он никогда раньше не задумывался об этом – все-таки было что-то за спиной, какая-то мера достижений и прегрешений, кто-то, кто никогда – как бы тяжек не был проступок, как бы страшна не была беда – не отвернется, не оставит в одиночестве. Возможно, выбранит или накажет, но не оставит...
Но теперь у Бьякуи беда – а опереться не на кого.
Шагов он не услышал, не почувствовал и рейяцу – только вздрогнул, когда смутный белый силуэт проявился из мрака.
- Укитакэ-сэмпай?.. – отчего-то не удивился Бьякуя, возможно, удивляться после всего сегодняшнего у него не осталось сил. У него вообще ни на что не было уже сил, и даже дышать получалось как-то неважно, просто, оглушенный и растерянный, он вовсе этого не замечал. И только когда не смог внятно произнести имя – сразу почувствовал все вместе: и колкую подушечку на месте сердца, и ком, стоящий в горле, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни слова сказать, и даже нечеткость зрения – ведь он всегда хорошо видел в темноте, а тут такое...
Он попытался все-таки вздохнуть, закашлялся, под ребрами вспыхнула и угасла боль. Белое зигзагом метнулось перед глазами, прошуршала ткань, и Бьякую укутали шелковые рукава, лица коснулись пряди с неуловимым цветочным запахом, теплая ладонь легла на затылок...
И тогда Кучики Бьякуя послушно, направляемый этой ладонью, уткнулся лицом в плечо Укитакэ и заплакал.
Он не помнил, чтобы ему с раннего детства случалось плакать так отчаянно и горько, давясь воздухом, слезами и обрывками внутренних запретов: реветь же вообще нельзя, некрасиво и недостойно; а уж вдвойне – чтобы кто-то это видел. И, наверное, втройне – доверять кому-то такую непростительную слабость. Но сейчас некому было запретить, отругать, наказать – и он оплакивал и эту потерю, оплакивал безвозвратно уходящее детство, а заодно – и острое и страшное понимание, что никогда, никогда больше он не подойдет к Укитакэ ближе, чем позволяют приличия, и не допустит, чтобы в голосе прозвучало больше тепла, чем предписано правилами, потому что сэмпай видел то, чего Кучики Бьякуя не мог позволить увидеть никому. А позволив – не сможет допустить, чтобы кто-то напоминал ему об этом мгновении беспомощности и безволия. И об этом он плакал тоже, а Укитакэ гладил его вздрагивающие плечи, перебирал растрепанные волосы – и молчал. И это было, наверно, самое правильное.
Когда слезы иссякли, Укитакэ осторожно отстранил Бьякую от себя, пригладил чуть-чуть его волосы, быстро и ловко – будто всю жизнь этим занимался – вытер платком слезы с его щек.
- Теперь идите, Кучики-доно, - сказал он тихо и нежно, - вы нужны дома.
Повернулся и, не дожидаясь ответа, исчез.
Бьякуя несколько минут стоял еще, слушая мерный стук бамбука. А потом пошел к дому. Конечно, кенсейкан он наденет лишь по истечении семилетнего траура – но формально с этого дня он глава клана, об этом Укитакэ ему напомнил только что. И у него есть долг перед семьей. Долг, не терпящий отлагательств. А с истерзанным своим сердцем лейтенант Кучики разберется когда-нибудь потом...
***
...Ее буквально бросили ему под ноги – вышвырнули из двери какой-то забегаловки, когда он шел по улице, возвращаясь из патруля. Легкая фигурка пролетела через пол-улицы, упала и несколько раз перевернулась в пыли, пока не замерла прямо перед шинигами. Он остановился – не перешагивать же через девчонку. Она вскочила, болезненно охнув, - наверное, сильно ушиблась, - и посторонилась, чтобы он мог пройти. Низко опустила голову, нервно сжала руки...
Он все-таки не мог сделать вид, что не видит ее, руконгайскую оборванку. Остановился, спросил:
- Ты в порядке?
- Ддда, господин, - прошелестела она. Подняла глаза. И улыбнулась – легкой удивленно-растерянной улыбкой. Такой невероятной на этом чумазом личике.
И эта улыбка тараном ударила в сердце Кучики Бьякуи.
- Как тебя зовут? – не слыша сам себя, спросил он.
- Хисана, господин..
The End
Картинки)
читать дальше
Люююди, может кто японский знает?
Автор: Eswet
Фэндом: "Bleach"
Рейтинг: PG
Пейринг: Укитакэ/Бьякуя, упоминается Кёраку/Укитакэ
Жанр: романс, драма
Примечание: написано на Блич-фикатон для orocchan
Дисклеймер: моего тут только сюжет.
читать дальше...У Бьякуи от напряжения разболелась спина. Нет, не то чтобы наследнику клана было непривычно по нескольку часов сидеть в официально-неподвижной позе – он давно уже научился в такой ситуации расслаблять то одну, то другую группу мышц; под слоями церемониальных одежд этого не заметил бы и самый ярый традиционалист. Но сегодня напряжение было скорее моральным, нежели физическим. Знать Сейрейтея – наперечет знакомая с младенчества – это одно, а вот Ямамото Генрюусай Шигекуни, глава Готэй-13 – это совершенно другое. Особенно когда ты в его кабинете, просишь соизволения в этот самый Готэй-13 поступить. Особенно когда ты – за несколько поколений единственный в своем клане, чей уровень духовной силы позволяет надеяться на достижение со временем банкая.
О, разумеется, Бьякуя закончил Академию. И само собой, он закончил ее с отличием. Будь иначе, он сам не решился бы подавать прошение. Наследник клана Кучики не мог быть небезупречен в таких простых вещах – эту убежденность он носил в себе как стальной стержень, на который нанизывалось все: речь, манеры, учеба, знакомства...
Он шел к этому годы. Тренируясь до одури, до кровавых мозолях на ладонях и до обмороков из-за перерасхода рейяцу. Засыпая на рассвете за уроками. Заучивая заклинания так, что потом мог читать их хоть задом наперед, стоя на одной ноге, с закрытыми глазами. Отец хмурился, беспокоясь за здоровье Бьякуи, но упорство сына одобрял.
Правда, старшим иной раз случалось неодобрительно высказаться о нынешних нравах в Готэе – дескать, времена уже не те, непочтительность, пьянство и разврат даже среди высших чинов. Особенный всплеск брюзжания случился совсем недавно, когда капитаном одного из отрядов назначили Урахару Кискэ – притчу во языцех среди знатных семей, безродного выскочку, посмевшего набиться в приятели наследнице клана Шихоуин. Поведение Йоруичи-химэ вообще все, целиком, было поводом для вечного вялотекущего скандала. Притом – отважные сплетники! – скандал не утих даже тогда, когда Йоруичи заняла пост главы Оммицкидо. Впрочем, золотоглазую принцессу это, казалось, нисколько не волновало. Ее вообще, похоже, ничто не волновало. Бьякуя отчаянно завидовал этому ее царственному безразличию, и так же отчаянно старался этого не показывать. Однако Йоруичи позволяла себе также дурачиться в самое неподходящее для этого время, и хотя Бьякуя был ей весьма благодарен за мимоходом преподанные уроки шунпо, принцесса отнюдь не стала его идеалом.
Идеален не был и Шиба Кайен, необычайно одаренный – хоть и из изгнанного клана – юноша немного младше самого Бьякуи. Ему тоже пророчили в будущем банкай – и вообще шикарную карьеру, если, конечно, бесшабашный и импульсивный парень не натворит чего-нибудь такого, что в комплекте со статусом изгнанника навсегда закроет ему путь к высшим должностям. Бьякуя иногда смутно желал Кайену каких-нибудь неприятностей (а потом ужасно стыдился подобных мыслей): великолепный, жизнерадостный, легкий что на руку, что на язык Шиба его раздражал.
Идеалом не был даже Кёраку Шунсуй, один из старейших капитанов Готэя. Младший брат главы рода, «отрезанный ломоть», и в шинигами-то ушедший из-за конфликта с семейством. С первой встречи он запомнился тогда еще совсем юному Бьякуе оглушающе огромным – не размерами, но ощущением его присутствия в помещении. Кёраку не был шумен или слишком подвижен, он просто был здесь – и немаленький зал для приемов в отчем доме внезапно показался наследнику клана до обидного тесным. Позже Бьякуя понял, что виной тому не злой умысел гостя, а лишь его духовная сила, которая проявляется, даже если ее тщательно удерживать. Это внушало почтение, но стать таким же не хотелось. Это было не в стиле клана Кучики. Равно как и падкость на женщин, каковую Бьякуя вообще почитал за дурновкусие.
Однажды вместе с Кёраку пришел еще один капитан. Отец едва заметно свел брови – малознакомый, очень не светский персонаж, из аристократов, но не самых высокородных... кто знает, чего от него ожидать? Однако не прошло и получаса, как глава клана перестал беспокоиться. Капитан Укитакэ был любезен, умел поддержать разговор на любую тему, обладал манерами, достойными старшей знати, и даже умудрялся нейтрализовывать Кёраку, напропалую флиртующего с кем попало. Капитан Укитакэ вообще был само очарование. Пожалуй, единственным недостатком нового гостя было постоянное – но очень деликатное – покашливание в платок. Но, в конце концов, кому из людей не случается не вовремя прихворнуть!
Бьякуя уже потом узнал, что экзотический цвет волос Укитакэ – не наследие предков и не личная прихоть, а настоящая седина; что изрядную часть жизни шинигами проводит в постели – по болезни; что среди высших родов Сейрейтея принято с оттенком подозрения и презрения говорить о карьере капитанов восьмого и тринадцатого отрядов («чего вы хотите?.. любимые ученики сотайчо! Ни одного провала, капитаны сразу после Академии... что-то там нечисто...»). Все это скользнуло в память и там осталось бесполезным балластом.
Бьякуя не на шутку влюбился в пусть не идеальный, но щемяще-притягательный, как цветение сливы, единожды виденный образ. И именно за этим образом он гнался потом, все годы обучения в Академии, воскрешая в памяти немногое виденное и пытаясь воспроизвести предельную сдержанность духовной силы и мимолетное тепло в выражении глаз, элегантную скупость движений, легкую заинтересованность при разговоре... Что-то, как ему казалось, получалось, что-то не давалось принципиально, что-то просто шло вразрез со всем, чему Бьякую научила жизнь наследника клана. Да и образ в мыслях постепенно размывался, сияя все дальше и утрачивая мелкие детали...
- Кучики Бьякуя, - голос Ямамото-сотайчо скрежетнул по нервам, так что Бьякуя чуть не подпрыгнул. Впрочем, он мог бы поручиться, что на лице у него не отразилось ничего, кроме немного повышенного внимания. Уж в этом-то он достиг совершенства!
- Ваше прошение рассмотрено, и принято решение его удовлетворить.
Другого результата, в общем-то, никто не ожидал. Но – подробности?
- Ваши способности, результаты выпускных экзаменов и стажировок позволяют вам претендовать на пост лейтенанта...
Бьякуя окаменел лицом, стараясь не выдать радостного смятения, бушевавшего в душе. Лейтенант! Вот так сразу! Да! Он может! Он достоин!
- ...Однако в Готэе сейчас нет вакантных лейтенантских мест.
Как с разбегу в холодную воду. Он получит меньше, чем заслуживает.
- Поэтому я принял решение зачислить вас в один из отрядов в статусе вольноопределяющегося. Под моим личным контролем. Ваш капитан будет извещен о ваших возможностях и получит рекомендацию поручать вам задания, соответствующие вашему уровню. Следующее освободившееся место лейтенанта – ваше.
Бьякуя медленно перевел дух. Такого он не ожидал, но... это соответствовало его ожиданиям хотя бы в части обязанностей, если не прав. Кроме того, «под личным контролем» Ямамото – это означало довольно высокое положение. Как если бы он стал личным учеником сотайчо.
- Подождите пять минут, Кучики. Ваш капитан сейчас прибудет.
Нет чтобы сразу сказать, какой отряд! Бьякую внутренне передернуло. Интересное у Ямамото чувство юмора. Колючее.
Спина меж тем ныла все сильнее. Бьякуя прекрасно знал, что «пять минут» в масштабе Сейрейтея вполне могут превратиться в пару часов, и с тихим ужасом приготовился терпеть...
По коридору прошелестели шаги, сухо щелкнула створка двери.
- Вы звали, сэнсей.
Наследник клана Кучики вскочил, обернулся - и больно прикусил язык, чтобы не вскрикнуть.
- Джуширо, это вот тебе, - кажется, на лице Ямамото промелькнуло ехидное удовлетворение. Старик что, видел все переживания Бьякуи насквозь?! – Юноша рвется в шинигами – пусть побудет в твоем отряде, пока для него не освободится лейтенантская должность. А ты мне предоставишь заключение о результатах его работы. И рекомендацию.
- Да, сэнсей, - длинные, еще длиннее, чем в прошлый раз, снежно-белые пряди скользнули по белому шелку хаори, когда Укитакэ поклонился наставнику. Не так чтобы особенно глубоко – знатоки этикета в клане Кучики очень бы возмущались, если б это увидели...
- Кучики Бьякуя, если не ошибаюсь?.. – да, он может и не помнить, что для него мельком виденный подросток...
- Именно так, тайчо! – а вот сам Бьякуя все равно поклонился низко – менее низко, чем до того кланялся Ямамото, но все равно – крайне почтительно.
- Хммм, - кажется, в голосе Укитакэ просквозила легкая растерянность, - а ведь вы, сэнсей, не зачислили его в мой отряд формально?
- Нет, Джуширо, нет. Неопределенный срок, неопределенное положение... не нужно там формальностей.
Бьякуя коротко выдохнул. Значит, он допустил ошибку в обращении. Если нет официального приказа – Укитакэ ему не капитан, точнее, он сам для Укитакэ не подчиненный. Вот она, та самая неопределенность, которую помянул Ямамото. И как выкручиваться?! Обычными светскими почтительными обращениями? Но тогда какой из Бьякуи шинигами, хоть бы и вольноопределяющийся...
- Извините, я не уточнил этого вопроса раньше... сэмпай.
Последнее слово – совсем тихо. Если выводы Бьякуи насчет его статуса относительно Ямамото неверны, то такое обращение – чудовищная дерзость. Но ведь он же не мог прямо спросить «как мне к вам обращаться, Укитакэ-доно?» Кто угодно, но не наследник дома Кучики. Никогда.
Скрипучий смешок Ямамото заставил его замереть.
- Идите оба, - произнес сотайчо.
- Да, сэнсей, - в этот раз Укитакэ и Кучики поклонились одновременно. Только младший из учеников – намного ниже.
Вот что-что, а правильно покидать наставника – это Бьякуя умел.
- Идем, Бьякуя, - позвал Укитакэ, когда они вышли. И улыбнулся.
Бьякуя совсем позабыл, как выглядит эта улыбка. Все то, что он методично проделывал перед зеркалом, враз оказалось полной ерундой. Он забыл, какое тепло, дружелюбие, понимание может жить в одном-единственном, мгновенно исчезающем выражении лица.
- Да, Укитакэ-сэмпай, - выдохнул он, очень рассчитывая, что по нему не видно, как он беспардонно, по-детски счастлив. И бросился следом.
***
- Цвети, Сенбонзакура! – струи смертоносных лепестков хлестали воздух, выплетая причудливые узоры. Наследник клана Кучики не должен показывать своих чувств, особенно если эти чувства недостойны наследника клана. В самом крайнем случае, когда слезы подступают к глазам и не помогает все годами оттачиваемое самообладание, можно уйти на полигон и там тренироваться, выплескивая с рейяцу обиду, разочарование и злость на самого себя.
И ведь никто не виноват, кроме него самого.
И Укитакэ ему, Бьякуе, ничего не должен – а уж тем более никаких ответных чувств. Не говоря уже о том, чтобы угадывать, что молодой шинигами души не чает в своем сэмпае. При том, что Бьякуя ни разу не позволил себе не то что каких-либо признаний – он то и дело одергивал себя и отказывал себе даже в том, чтобы лишний раз зайти к капитану на чай, когда тот звал: боялся, что не удержит на лице маску дружелюбного равнодушия. А продемонстрировать щенячий восторг и безграничное обожание – это, по меркам Кучики, было бы ужасным, несмываемым позором...
И счастье еще, что Укитакэ, при его несколько, по мнению Бьякуи, фамильярной манере обращения с нижестоящими, никогда не прикасается к собеседнику во время разговора – хотя порой складывалось впечатление, что вот сейчас должен бы потрепать по плечу или взъерошить младшему волосы. Бьякуя очень сильно подозревал, что случись такое – и он не удержится, выдаст, как ему на самом деле хочется, чтобы это произошло. Как он мечтает почувствовать на плече тяжелую теплую руку, оказаться близко-близко, чтобы чувствовать призрачно-цветочный запах волос; какое это пронзительно-сладкое чувство, когда от звука капитанского голоса по спине пробегают мурашки и хочется совершить что-нибудь героическое, только чтобы похвалили – с удивленно-растерянно-довольной улыбкой, какая получается только у капитана и ни у кого иного; как Бьякуя страдает одновременно от невозможности быть все время рядом и от осознания, что, даже будь такая возможность, ее пришлось бы отвергнуть. Ибо – не подобает. Нельзя позволять чувствам взять над собой верх. Нельзя показывать слабость. Нельзя, наконец, проявлять неуважение (а что есть подобная страсть, как не неуважение?!) к тому, кто настолько старше и выше тебя по положению.
И Бьякуя считал – не без горечи – что ему удается не терять лица. Он исполнял в отряде функции лейтенанта, потому что настоящий лейтенант тринадцатого пропал без вести, и покуда не истек положенный срок, на его место взять никого не могли. В бою ли, на дежурстве, на тренировке, в общении, исполняя поручения – Бьякуя был одинаково бесстрастен, внимательно следил за тем, чтобы не выразить даже кажущегося высокомерия в отношении старших по званию и не сблизиться слишком сильно с теми, кто младше, слабее, ниже происхождением. А равных ему – по всей сумме характеристик – вокруг не находилось. И оставалось лишь надеяться, что вот еще немного – и ему откроется дорога дальше, в лейтенанты, затем в капитаны, и, может быть, тогда – с позиции наконец-то равного – он сможет приблизиться к Укитакэ настолько, насколько ему, Бьякуе, этого хочется.
А полгода назад Академию закончил Шиба Кайен – и по какой-то дурной случайности получил назначение в тринадцатый отряд.
Десятый офицер, общительный и непосредственный, моментально завоевавший всеобщую любовь... и совершенно не стесняющийся ходить за Укитакэ хвостиком, чуть ли не заглядывая в рот, и в грубоватой форме («Руконгаем пахнет на полет стрелы!» - сказали бы дома) высказывать восхищение капитаном – ему самому и всем, кто пожелает слушать. А капитан только посмеивается, чуточку недоуменно, как будто не привык – хотя Бьякуе давно ясно, что таких влюбленных молокососов Укитакэ перевидал уже, наверное, сотни, и хорошо, коли не тысячи... И Кайен совершенно не сомневается, принять ли приглашение зайти на чай. И именно Кайену, единственному из всех, в награду за удачно выполненное задание достается невозможное: капитанская ладонь, шутливо встрепывающая и без того торчащие во все стороны волосы.
Ну, а Бьякуя продолжает изображать ледяную статую – и каждый день проводит час-другой на полигоне, гоняя почем зря свой шикай.
- Эй, Кучики! – окликнули его – совсем рядом, кому только в голову пришло подойти так близко, когда в воздухе ярится нескончаемая лента розово-блестящих лезвий!
Бьякуя повернулся – и сначала за собственным шикаем не увидел говорившего. А не увидев – догадался, кто его позвал. Потому что во всем Готэе никто больше не носил розового кимоно поверх формы.
- Да, Кёраку-тайчо? – Сенбонзакура вернулась в форму клинка – и в ножны.
- Пойдем-ка поговорим.
Бьякуя послушно последовал за Кёраку, недоумевая: что это вдруг потребовалось капитану восьмого отряда? Виделись они постоянно: в гости к Укитакэ Кёраку заглядывал не реже раза в неделю, с Бьякуей был лениво-приветлив (впрочем, эпитет «лениво» можно было, кажется, применить к любым его действиям), и совершенно точно не мог иметь к вольноопределяющемуся шинигами никаких служебных претензий. Может, это что-то, касающееся Великих родов? Но о чем бы таком особенном брат главы одного рода мог говорить с сыном главы другого?..
Местом для беседы капитан Кёраку выбрал берег пруда, очень живописный в лучах вечернего солнца.
- Бьякуя, - начал он тихо, и молодой шинигами внутренне вздрогнул: он не ожидал ни такого простецкого обращения, ни внезапной серьезности тона. – Я бы попросил тебя прекратить играть на нервах своего капитана.
Только через секунду Бьякуя сообразил закрыть рот.
- Ппппростите, Кёраку-тайчо?! – он даже начал заикаться от неожиданности и нелепости услышанного. – Что вы имеете в виду?..
- Ты знаешь, что. Скажи спасибо, что Укитакэ пока не сообразил, почему ты вокруг него танцуешь - шаг вперед и два назад. Он до сих пор верит в человеческую искренность, а ты так старательно шарахаешься от любого проявления внимания...
- Кёраку-тайчо!! – под маску ледяного возмущения Бьякуя отчаянно пытался загнать ужас пополам с яростью - адскую смесь, вскипевшую в душе. Он так понятен взгляду со стороны?! Он так... смешон со стороны?..
- ...но будь уверен, до него тоже скоро дойдет. И если сейчас он еще просто переживает из-за того, что тебе якобы некомфортно у него в отряде, то когда поймет – станет изводиться от невозможности решить проблему. Поэтому – заканчивай эти игры.
Бьякуя невидяще уставился на водную гладь. В ушах колко позванивало, как от удара бокеном по голове.
- Как бы то ни было, - медленно и очень тихо произнес он, - это не ваше дело, Кёраку-тайчо... – и вскинул голову, услышав в ответ короткий злой смешок.
- Как ни жаль, - практически тем же тоном, тихо, растягивая слова, отозвался Кёраку, - это мое дело. В большей степени, чем чье бы то ни было еще.
Бьякуя озадаченно моргнул. В большей степени?..
Потом образы – все, что он знал из слухов и сплетен, все, что видел сам, но чему не придавал значения или просто не догадывался о смысле увиденного, - вдруг колыхнулись в его памяти, как вода, если кинуть камень в пруд, и встали в стройном порядке, обретя смысл, под знамя слов Кёраку.
- Ой, - сказал Бьякуя, позабыв о необходимости держаться холодно и неприступно. И мучительно покраснел.
И как только он этого раньше не понял.
И каким невероятным идиотом он только что себя показал.
И как только этим двоим удается уже не первую сотню лет избегать повышенного внимания окружающих.
И что ж теперь делать?!
- У тебя три выхода, - подсказал Кёраку, и Бьякуя ошалело подумал, не сорвалось ли у него это самое «что делать» вслух. – Взять себя в руки; пойти объясниться и как-нибудь разрешить вопрос; или просить о переводе в другой отряд.
- Я понял вас, Кёраку-тайчо, - собственный голос показался Бьякуе чужим и непослушным, неудобным, как впервые надетая обувь. – С вашего разрешения, я удалюсь.
Он опасался, что Кёраку скажет «нет, я тебя не отпускаю» и продолжит экзекуцию. Дома так бы и сделали; хотя Бьякуя уже много лет не допускал проступков, за которые его счел бы нужным отчитать отец или кто-то из старшей родни, он прекрасно помнил, как это бывало прежде. Ровные, словно бы пыльные строки традиционных нравоучений, повторенные множество раз, выстраивались в его памяти, как терракотовое войско Циньского императора. А тут... он показал себя в худшем свете, допустил, чтобы его поведение причинило неприятности его капитану и сэмпаю, дошел до того, что ему были вынуждены указать на недопустимость его действий... Это было невыносимо стыдно, но получать выволочку за дело Бьякуя считал нормальным. Да и Кёраку, как-никак, имел право сделать выговор: равный по происхождению, старший по возрасту и положению... кровно заинтересованный в вопросе, наконец.
- Иди, - сказал капитан Кёраку, махнув рукой. И добавил зачем-то: - И не греши.
Уже начиная шунпо, Бьякуя спохватился: а что, вообще говоря, имел в виду Кёраку, называя одним из возможных выходов «пойти объясниться и как-нибудь разрешить вопрос»? От этой мысли он даже утратил концентрацию и сбил шунпо, чего с ним не случалось с четвертого курса; но Кёраку уже исчез, и некому было наблюдать этот позор, равно как и отвечать на вопрос – буде Бьякуя посмел бы его задать.
***
Два дня Бьякуя мучился от невозможности выбрать хоть что-то. Он изо всех сил старался вообще не попадаться на глаза капитану. Идею о переводе он отмел сразу: это было бы вопиющей неблагодарностью в отношении не только Укитакэ, но и Ямамото. Идея поговорить откровенно казалось страшнее стаи меносов. Что, собственно, мог бы он сказать? Какое решение принять? Или какому решению подчиниться?.. Признаться в любви и получить отказ – и продолжать служить, как будто ничего не произошло?
Что же до «взять себя в руки»... До разговора с Кёраку Бьякуя искренне полагал, что и так держит себя в руках, не позволяя никому догадаться, что с ним творится. Конечно, опыта и наблюдательности капитану восьмого не занимать, и коль скоро на Бьякую еще не показывают пальцем и не шушукаются по углам, значит, никто больше не заметил его переживаний. Но Кёраку заметил – этого было довольно. А как себя вести по-другому, Бьякуя не понимал. Он не мог увидеть себя чужими глазами. У него не было достаточно близких друзей – никаких друзей у него не было, если честно – чтобы положиться на их оценку. Можно было, конечно, попросить помощи у самого Кёраку – он бы не отказал, Бьякуя был в этом совершенно уверен, - но сама мысль о подобной просьбе приводила юношу в бессильное бешенство. Ему указали на ошибку не ради него самого – ради спокойствия Укитакэ, которое, очевидно, Кёраку ценил намного дороже хороших отношений с юнцом из клана Кучики; и ради этого спокойствия, вполне вероятно, Кёраку мог бы дать целый ворох добрых советов и практических рекомендаций, поддержать и направить, но для Бьякуи это казалось обидно и унизительно.
И положение с каждым часом становилось в его глазах все более безвыходным.
На третий день его метания были прерваны вызовом к капитану.
По дороге Бьякуя постарался выровнять дыхание и принять возможно более замкнутый вид – чтобы никому, и в первую очередь самому капитану, не пришло в голову расспрашивать, все ли в порядке.
- Бьякуя, - Укитакэ по обыкновению чуть наклонил голову, приветствуя, и сердце Бьякуи точно так же привычно трепыхнулось: он без ума был от этого зрелища. – Сядь, пожалуйста.
Капитан казался неуютно серьезен, даже утомлен – круги под глазами как от бессонной ночи, взгляд с грустинкой; у юноши подогнулись ноги: неужто знает?!
- До тебя, по-видимому, эта информация еще не дошла. Вчера погибла лейтенант шестого отряда.
Рефлекторно Бьякуя опустил глаза, провожая кратким молчанием покинувшего их шинигами. Потери среди рядовых – дело довольно обычное; но среди старших офицеров – намного более редкое. Лейтенант шестого была неплохим бойцом, хотя, как говорили, больше полагалась на кидо...
- Известно, что случилось, сэмпай?
- Она наткнулась на арранкара. Успела вызвать подкрепление, но... – Укитакэ развел руками.
- Печально, - согласился Бьякуя. Утрата для Готэя не слишком тяжелая, но чувствительная.
- Мы обещали тебе пост лейтенанта, как только будет вакансия, - подытожил капитан. – Жаль, что при таких прискорбных обстоятельствах, но... Держи, - он подал Бьякуе большой лист плотной кремовой бумаги.
Назначение.
Лейтенантом.
Бьякуя совершенно забыл о том, что его позиция в тринадцатом отряде не более чем временное явление...
- Капитан шестого, как видишь, согласна, - Укитакэ кивнул на документ, где красовалась личная печать с иероглифом «шесть» наверху, - так что начинай перебираться прямо сейчас. Поспеши. Боюсь, что традиционного месяца, чтобы освоиться, у тебя не будет – там много срочных дел. Но ты должен справиться без труда.
- А... Укитакэ-сэмпай, должны были быть рекомендации, заключение о работе...
- Я написал все вчера вечером, - безмятежная улыбка капитана Бьякую не обманула: «вчерашний вечер» наверняка включал в себя всю нынешнюю ночь.
- Спасибо, сэмпай, - юноша поклонился, челка коснулась татами. – Прошу вас, отдохните.
Укитакэ виновато пожал плечами:
- Пока не могу – документов еще много... Не беспокойся, все в порядке.
- Разрешите, я позову Шибу вам помочь? – неожиданно для себя предложил Бьякуя. Отчего-то мысль о том, что теперь вместо него самого помогать Укитакэ работать с бумагами будет Шиба Кайен, не вызвала прежней смутной ревности. Как будто приказ о назначении лейтенантом, который Бьякуя держал в руке, установил между ним и его сэмпаем какой-то щит, пока еще едва осязаемый...
- Позови.
Бьякуя легко поднялся на ноги, и Укитакэ, помедлив секунду, встал тоже – проводить младшего до двери.
- Успехов, Кучики-фукутайчо, - тихо сказал он, когда Бьякуя уже поворачивался, чтобы выйти. И на одно почти неощутимое мгновение Бьякуя все-таки почувствовал его ладонь у себя на плече.
В носу подозрительно щипало, и сборы – впрочем, вещей было немного – пришлись очень кстати, чтобы побыть в одиночестве и убедить себя, что все только к лучшему, что такой поворот событий устраивает всех, что преодолена очень серьезная ступенька наверх и что прощание было наиправильнейшим из возможных.
***
Быть лейтенантом ему нравилось. Наверное, он был бы счастлив – и, может, даже не желал бы большего, - случись ему остаться лейтенантом в тринадцатом отряде. Нет, своего капитана – «железную старуху» ростом ему едва по плечо, с шикаем-нагинатой и пронзительно-тяжелым взглядом – он уважал и ценил. Хотя и не мог не замечать внутреннего надлома, постепенно ширившегося в ее душе. Кажется, утрата лейтенанта ударила по женщине сильнее, чем можно было предположить. Но, несмотря ни на что, она оставалась опытным бойцом и мудрым руководителем, и Бьякуя учился у нее всему, что только она соглашалась преподать.
И изыскивал любую возможность, чтобы хоть краем глаза увидеть сэмпая.
Теперь-то он не отказывался от приглашений на чашку чая – когда была возможность согласиться, а чаще ее не бывало, потому что лейтенанта, как заметил как-то Ичимару, кормят быстрые ноги, неутомимая кисть для письма и луженая глотка. Между прочим, ни сам лейтенант пятого отряда, ни лейтенант шестого почти никогда не повышали голоса, разве что в бою.
Теперь Бьякуя всегда сам вызывался отнести документы в тринадцатый отряд, если требовалось – хотя быстрее и проще было бы поймать за шиворот первого попавшегося рядового. Капитан шестого отряда, похоже, склонна была поощрять такие деловые визиты... а лейтенант продолжал мучиться раздвоенностью: с одной стороны, он продолжал трепетать от восторга, оказываясь рядом с сэмпаем, с другой – все сильнее чувствовал, что желанное повышение не приблизило его к Укитакэ, а лишь отдалило и продолжает отдалять с каждым днем. Он больше не был в курсе дел тринадцатого отряда, не понимал с полуслова, о чем хочет сказать собеседник, не разделял хотя бы часть его забот... Кучики Бьякуя снова зачастил на тренировочный полигон. По крайней мере, упражняясь – особенно с наконец-то освоенным банкаем – можно было на время забыть о своей боли.
***
Гонец из дома примчался среди дня. Бьякуя понял, что что-то стряслось, еще до того, как взял в руки записку: по расширенным испуганным глазам слуги, по тому, как дрожали его пальцы.
Записка была от дяди, короткая, в шесть слов: «Умер твой отец. Ты нужен дома.»
Получение отпуска на улаживание семейных дел заняло у лейтенанта две минуты.
...Уже позже – когда действия семьи и челяди приобрели хоть какую-то осмысленность, когда все приказы были отданы, рыдающие женщины – успокоены, документы найдены, разобраны и подписаны, прощальная церемония назначена и приглашения на нее отправлены, Бьякуя нашел время уединиться. Он вышел в сад, остановился возле декоративного мостика. Журчала вода, постукивала бамбуковая трубка. Уже стемнело, в воздухе пахло цветами и – от дома – благовониями.
Бьякуе казалось, будто под ребра кто-то запихал вместо сердца подушечку с иголками. Он не был особенно близок с отцом, в последние годы и вовсе редко с ним виделся. А встречаясь, замечал каждый раз все более ясные признаки слабости и старости. Что поделать – не всем достается от рождения столько духовной силы, чтобы жить тысячелетиями. Отец так гордился единственным сыном, которому выпало в очередной прославить древний род. Отец был суров, неласков, но Бьякуя прекрасно чувствовал и понимал, что эта суровость – от любви. Отец желал ему добра всей душой. Он воспитывал и наказывал, направлял и советовал, когда мог...
И вот отца не стало, и теперь некому направлять и советовать. Хотя, казалось бы, Бьякуя давно взрослый, лейтенант Готэя, один из лучших шинигами... Разумеется, он не нуждался больше в наставлениях – разве что изредка по службе. Но – он никогда раньше не задумывался об этом – все-таки было что-то за спиной, какая-то мера достижений и прегрешений, кто-то, кто никогда – как бы тяжек не был проступок, как бы страшна не была беда – не отвернется, не оставит в одиночестве. Возможно, выбранит или накажет, но не оставит...
Но теперь у Бьякуи беда – а опереться не на кого.
Шагов он не услышал, не почувствовал и рейяцу – только вздрогнул, когда смутный белый силуэт проявился из мрака.
- Укитакэ-сэмпай?.. – отчего-то не удивился Бьякуя, возможно, удивляться после всего сегодняшнего у него не осталось сил. У него вообще ни на что не было уже сил, и даже дышать получалось как-то неважно, просто, оглушенный и растерянный, он вовсе этого не замечал. И только когда не смог внятно произнести имя – сразу почувствовал все вместе: и колкую подушечку на месте сердца, и ком, стоящий в горле, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни слова сказать, и даже нечеткость зрения – ведь он всегда хорошо видел в темноте, а тут такое...
Он попытался все-таки вздохнуть, закашлялся, под ребрами вспыхнула и угасла боль. Белое зигзагом метнулось перед глазами, прошуршала ткань, и Бьякую укутали шелковые рукава, лица коснулись пряди с неуловимым цветочным запахом, теплая ладонь легла на затылок...
И тогда Кучики Бьякуя послушно, направляемый этой ладонью, уткнулся лицом в плечо Укитакэ и заплакал.
Он не помнил, чтобы ему с раннего детства случалось плакать так отчаянно и горько, давясь воздухом, слезами и обрывками внутренних запретов: реветь же вообще нельзя, некрасиво и недостойно; а уж вдвойне – чтобы кто-то это видел. И, наверное, втройне – доверять кому-то такую непростительную слабость. Но сейчас некому было запретить, отругать, наказать – и он оплакивал и эту потерю, оплакивал безвозвратно уходящее детство, а заодно – и острое и страшное понимание, что никогда, никогда больше он не подойдет к Укитакэ ближе, чем позволяют приличия, и не допустит, чтобы в голосе прозвучало больше тепла, чем предписано правилами, потому что сэмпай видел то, чего Кучики Бьякуя не мог позволить увидеть никому. А позволив – не сможет допустить, чтобы кто-то напоминал ему об этом мгновении беспомощности и безволия. И об этом он плакал тоже, а Укитакэ гладил его вздрагивающие плечи, перебирал растрепанные волосы – и молчал. И это было, наверно, самое правильное.
Когда слезы иссякли, Укитакэ осторожно отстранил Бьякую от себя, пригладил чуть-чуть его волосы, быстро и ловко – будто всю жизнь этим занимался – вытер платком слезы с его щек.
- Теперь идите, Кучики-доно, - сказал он тихо и нежно, - вы нужны дома.
Повернулся и, не дожидаясь ответа, исчез.
Бьякуя несколько минут стоял еще, слушая мерный стук бамбука. А потом пошел к дому. Конечно, кенсейкан он наденет лишь по истечении семилетнего траура – но формально с этого дня он глава клана, об этом Укитакэ ему напомнил только что. И у него есть долг перед семьей. Долг, не терпящий отлагательств. А с истерзанным своим сердцем лейтенант Кучики разберется когда-нибудь потом...
***
...Ее буквально бросили ему под ноги – вышвырнули из двери какой-то забегаловки, когда он шел по улице, возвращаясь из патруля. Легкая фигурка пролетела через пол-улицы, упала и несколько раз перевернулась в пыли, пока не замерла прямо перед шинигами. Он остановился – не перешагивать же через девчонку. Она вскочила, болезненно охнув, - наверное, сильно ушиблась, - и посторонилась, чтобы он мог пройти. Низко опустила голову, нервно сжала руки...
Он все-таки не мог сделать вид, что не видит ее, руконгайскую оборванку. Остановился, спросил:
- Ты в порядке?
- Ддда, господин, - прошелестела она. Подняла глаза. И улыбнулась – легкой удивленно-растерянной улыбкой. Такой невероятной на этом чумазом личике.
И эта улыбка тараном ударила в сердце Кучики Бьякуи.
- Как тебя зовут? – не слыша сам себя, спросил он.
- Хисана, господин..
The End
Картинки)
читать дальше
Люююди, может кто японский знает?
@темы: fanart, Kyoraku/Ukitake, coupe, Ukitake/Buakya, fanfiction
-
-
18.02.2008 в 21:15-
-
19.02.2008 в 02:49-
-
19.02.2008 в 13:07Да, это интересный момент.